Бей-Мамиконян Георгий Александрович/Судьба историка // Н. Б. Тер-Акопян
Судьба историка. Н. Б. Тер-Акопян. Доктор исторических наук
9 марта 2002 г. исполнился 101 год со дня рождения Георгия Александровича Бей-Мамиконяна(1901- 1968) - кавкасиолога, исследователя истории Грузии и её культуры, широко образованного эрудита, полиглота и переводчика. Так оценили итоги его деятельности его коллеги и друзья в своём прощальном слове, опубликованном в "Вечернем Тбилиси" в мае 1968 года. Георгий Александрович был неутомимым исследователем, но результатами своих изысканий он охотно делился устно или в такой форме, как, например, участие в редактировании, где он сам оставался обычно "за кадром". Писал он относительно мало. А может быть, скорее, не публиковал свои труды. Хотя у него и было много друзей среди видных грузинских учёных, мне казалось, что его имя вряд ли широко известно. Поэтому меня удивило и обрадовало неожиданное предложение моего друга Гиви Васильевича Цулая, московского историка и этнографа, написать статью о Георгии Александровиче Бей-Мамиконяне, чьё имя, как говорилось в упомянутом прощальном слове, "всегда с благодарностью будут вспоминать его друзья и ученики". Я ведь был его учеником и к тому же самым близким среди них лично к Георгию Александровичу, так что моя прямая обязанность рассказать об этом замечательном человеке.
Воссоздать его образ, раскрыть существо его взглядов на историю, объяснить, каким образом Георгий Бей-Мамиконян - отпрыск армянской семьи, вывезенной в Крым русскими, сын российского офицера, получивший образование в русской классической гимназии, ставший позднее англоманом по убеждению, человек, едва знакомый с грузинским языком - посвятил свои зрелые годы изучению истории Грузии и был не только принят в кругу грузинских учёных, но обрёл среди них личных друзей и стал близким и родным человеком в грузинских семьях - задача не из лёгких. Мне пришлось не только перечесть его работы, просмотреть письма, но - и это главное - вспомнить все его высказывания в ходе наших бесед и обобщить их в ретроспективе. Взгляды Георгия Бей-Мамиконяна естественно отражают его время и сложились на основе собственного жизненного опыта. Поэтому нелишнее будет рассказать здесь всё, что известно мне о его жизненном пути.
В начале 1943 г. я искал преподавателя, чтобы усовершенствоваться в знании английского языка. Племянница Георгия Александровича, учившаяся со мной в школе, предложила представить меня своему дяде. Я ничего не слышал о Г.А.Бей-Мамиконяне. До этого я занимался у старушки-англичанки и поэтому отнёсся к предложению моей школьной подруги с некоторым недоверием. Но всё же в одно прекрасное солнечное утро мы пошли с ней в гости к Гергию Александровичу. Он жил в крошечном домике на улице Котэ Месхи 36. Не знаю, как теперь называется эта улочка, тянувшаяся вдоль горы Св. Давида, или, как чаще её называли горожане - фуникулёра. Выше по склону уже не было улиц или вообще домов. Домик был кирпичный, в два этажа. На верхнем, где жили хозяева, было две комнатки общей площадью 18 кв. метров и небольшой балкончик. Подняв руку, вы могли дотронуться до потолка, а задняя стенка упиралась в склон горы, как у сакли. В этой стене была небольшая печь, чтобы отапливаться зимой, а иногда и готовить пищу. Позднее я узнал, что это жильё, построенное женой Георгия Александровича Сельмой Ивановной, её коллеги-альпинисты окрестили "горной хижиной".На пороге нас радушно встретил сам хозяин с целым зверинцем из трёх собак и слепого кота. Одну из собак звали "Мгели" - Волчонок, кажется, она действительно была помесью с волком. Георгий Александрович, осведомившись о том, понимаю ли я по-английски, сразу же перешёл на этот язык, и я был буквально "оглушён" музыкой его речи. Я ведь много слушал родную речь моей учительницы, не знавшей никакого другого языка, кроме английского. Меня поэтому нисколько не удивило, что зарубежные гости Академии наук Грузии неизменно восхищались совершенством английской речи Георгия Александровича. Бывали и забавные случаи, когда один учёный из Англии просил простить ему шотландский акцент.
Английский язык положил начало нашему сближению с Георгием Александровичем, но я очень скоро понял, что обрёл в его лице нечто гораздо большее - духовного наставника и человека, способного ввести меня в сложный и увлекательный мир науки. С этого памятного солнечного январского утра и до конца августа 1950 г., когда я отправился в аспирантуру в Москву, в течение долгих семи лет я в неделю по нескольку раз бывал в "горной хижине" и проводил многие часы подряд в увлекательных и упоительных для меня беседах. Я ловил каждое слово Георгия Александровича и многие его высказывания врезались в мою память и запали мне в душу.
С моим переездом в Москву наши отношения с Георгием Александровичем продолжались, хотя и обрели иную форму. Мы переписывались. Я выполнял в Москве некоторые его поручения в библиотеках, книжных магазинах и редакциях. Мои друзья школьных и студенческих лет регулярно наведывались к нему. Сперва, по моей просьбе, а потом в охотку и сами, так как были в восторге от бесед с Георгием Александровичем. Среди них были философы, физики, инженеры, но всем он был одинаково интересен. Я бывал в Тбилиси каждое лето и, разумеется, во время этих посещений мы непременно встречались с Георгием Александровичем. Наши встречи происходили как наедине, так и в компании. Одна из них проходила, например, совместно с известным художником, певцом старого Тифлиса Л.А. Бажбеук-Меликяном. Его кисть сохранила для тбилисцев характерные уголки и образы людей столицы Грузии.
Некоторое время Георгий Александрович всегда посвящал "очищению" моего английского, который вдали от него утрачивал свою натуральную мелодию. В отношении к языку проявлялись общие черты его подхода к гуманитарным знаниям. В беседах он не раз критиковал тогдашнюю методику преподавания иностранных языков в вузах. "Язык превращается в какую-то алгебру" - говорил он. Не то, чтобы Георгий Александрович недооценивал необходимость изучения грамматики, но превыше всего он ставил как бы "естественный способ изучения языка путём общения с носителями языка, а ещё лучше - пребывания в соответствующей стране. Тогда вы познаёте живой язык во всей его конкретности, а не грамматические абстракции. Иное дело, если человек интересуется закономерностями лингвистики. К сожалению, в эпоху "железного занавеса", "спецхранов" в библиотеках и "глушения" передач иностранных радиостанций возможности для "естественного изучения были весьма ограничены.
Георгий Александрович свободно владел не только английским, но французским и немецким. Со своей супругой Сельмой Ивановной он часто говорил при мне на её родном немецком языке. (Она преподавала немецкий в государственном музее Грузии, её сотрудничество очень ценил академик Г.Н. Чубинашвили). Георгий Александрович отлично знал латинский, мог свободно прочитать книгу на любом западноевропейском языке. Но самые яркие примеры, сохранившиеся в моей памяти, касаются русского языка. Однажды он, анализируя правку в статье, "учинённую" маститым московским редактором, заметил: "Ну что сказать, если человек не знает, что нельзя писать "не лишены недостатков" а надо - "не свободны от недостатков". Нередко он критиковал "суконный" язык советской прессы. Лишь некоторых журналистов он считал достаточно квалифицированными.
Вернемся, однако, к нашей первой встрече. Георгий Александрович был в расцвете творческих сил, прошел большую жизненную школу. Мне же было 16 лет, я только вступал в жизнь и был типичным комсомольским активистом, воспитанным временем. О советском времени , о многих процессах того периода мы судили по учебникам и вполне разделяли официальную точку зрения. Взрослые, по понятным причинам, были весьма сдержаны в разговорах на эти темы. Георгий Александрович сначала тоже не склонен был откровенничать, но постепенно, по мере того, как я становился "своим", доверие ко мне возрастало. Более того, порой разговор со мной служил отдушиной для Георгия Александровича. Впрочем, это касалось не столько прошлого, сколько настоящего, и , порой содержало информацию, доступную лишь немногим. Спустя много лет должен отметить, что я ни разу не оступился и не нарушил его доверия. Может быть установлению такой атмосферы способствовал английский язык наших бесед, мало понятный окружающим.
Георгий Александрович никогда не сообщал ничего в форме последовательного рассказа. Все излагалось в виде замечаний "по поводу" и " кстати". На основе этих замечаний я попробую наметить основные вехи жизни Георгия Александровича.
Родился он в Ахалцихе, в семье офицера Российской армии. Отцу по роду службы приходилось часто переезжать и семья всегда следовала за ним. Очевидно, основным местом жительства для семьи был Тифлис. Георгий рос с матерью, иногда с ними бывала и бабушка. О матери Георгий Александрович почти не упоминал в наших беседах. Лишь однажды упомянул, что она свободно "щебетала" по-французски. Армянский язык она, видимо, знала плохо и армянской культурой не интересовалась. "Русская школа, - бросил как-то Георгий Александрович, - убила в ней все это". Зато о бабушке он был самого высокого мнения. Он, в частности, вспоминал такой эпизод. Когда турки вторглись в Закавказье в конце Первой мировой войны, многие армяне, опасаясь резни, уезжали в Грузию, бабушка отказалась уехать их Караклиса ( с 1934 года - Кировакан) и сказала при этом : " Я видела столько армян - мужчин, бегущих от турок, что мне стыдно. Я остаюсь". К счастью, в Караклис турки не вошли.
Различные позиции взрослых в семье сказались и на судьбе Георгия (в юности его называли Жорой). В одиннадцать лет ему взяли педагога по армянскому языку, которого он до этого не знал. Кроме того, его усиленно готовили в Парижский Университет Сорбонну. По-видимому, последний план принадлежал матери. У отца были другие намерения.
Когда я познакомился с Георгием Александровичем, его мать продолжала жить в Караклисе-Кировакане, но между собой они не общались. Со слов его жены, известно было, что у матери было собственное хозяйство, она ни в чем не нуждалась даже во время Великой Отечественной войны. Зная, что сын живет впроголодь, она никогда не пыталась оказать ему помощь. Умерла эта женщина трагически: уморила себя голодом, отказавшись принимать пищу. Произошло это в 1946 году.
Уже во время одного из первых посещений "горной хижины" мое внимание привлекла фотография русского офицера. Красивый человек средних лет с бородкой клинышком, подчеркивавшей благородный овал лица. К тому времени я уже знал, что Георгий Александрович увлекался военной историей, и в шутку спросил его, кому из героев он отдал предпочтение, выставив его портрет. Оказалось, что это портрет его отца Александра Бей-Мамиконяна. Насколько я могу судить, он был одним из тех российских офицеров, которые по знаниям, подготовке и способностям превосходили генералитет, и пытались сделать все, чтобы предотвратить поражение русской армии. Их представитель ярко описан А.И.Солженицыным в романе " Август 1914 года". Александр Бей-Мамиконян обладал независимым характером, был склонен к неординарным поступкам. В свое время пересеклись пути его и писателя В.Г. Короленко и он послужил прототипом для одного из его коротких рассказов. Георгий Александрович вспоминал, что отец всегда поддерживал себя в хорошей спортивной форме. Однажды, когда ему было уже под пятьдесят, он состязался в беге с американским майором, которому не было еще и тридцати, и победил со значительным преимуществом. Сын он старался воспитывать в спартанском духе. Почти каждое лето, после того, как Георгию исполнилось девять лет, он брал его в военные лагеря, где тот должен был вести солдатский образ жизни. Отец готовил Георгия к поступлению в кадетский корпус. Обстоятельства помешали этому.
Александр Бей-Мамиконян участвовал в русско-японской войне 1904-1905 годов, а затем несколько лет командовал полком в Финляндии. В этот период его семья некоторое время жила в Санкт-Петербурге. После этого они вернулись в Тифлис, где Георгий закончил Первую мужскую гимназию. Отец его в это время был на Кавказском фронте. В российской армии он дослужился до чина полковника. Позднее в дашнакской Армении ему было присвоено генеральское звание. С этим связан заключительный эпизод участия Александра Бей-Мамиконяна в военных действиях. Во время вторжения турок он, в отличие от ряда других высших офицерских чинов, оставался на своем посту в Караклисе. Под его командованием было около двух тысяч армянских добровольцев, не имевших боевого опыта. Поддерживать их боевой дух помогал ему один патриот-священник. Командир усиленно тренировал своих добровольцев, общаясь с ними через переводчиков: армянского языка он не знал. Русские войска давно оставили фронт, но при нем оставались два лично преданных ему ординарца. Когда турки подошли к Караклису, Бей-Мамиконяну стало ясно, что его отряду трудно будет выдержать удар превосходящих сил турецкой армии, и он решил пойти на очень рискованный маневр. Он дал окружить свое войско, а затем обратился к бойцам: " А теперь скажи этим ребятам, - сказал он переводчику, - что мы окружены, и если они хотят спастись, то должны драться, как следует!". И они дрались настолько яростно, что турки решили отказаться от взятия Караклиса и пошли на Баку кружным путем. Этот эпизод описан очевидцем тех событий Оливером Болдуином, сыном известного государственного деятеля Стенли Болдуина в его книге, изданной в Англии. "Разумеется, - добавлял Георгий Александрович, - в советской историографии этого нет. Там говорится о том, как с гор спускались крестьяне и вступали в сражение с турками".
Александр Бей-Мамиконян проявил, очевидно, лояльность к советской власти, т.к. в 20-е годы он уже был в Ленинграде и преподавал в Военной академии. Он неоднократно писал сыну, уговаривая его переехать в Россию: "Здесь ты найдешь свой народ и свою страну", - писал он. Сын не поддался на уговоры. Так разошлись пути отца и сына. Отец умер в 1935 году, до того, как началась "великая чистка".
Как же обстояли дела у самого Георгия Александровича. Первая неожиданность, с которой он столкнулся после окончания гимназии, связана была с вводом в Грузию в 1918 году немецких войск. Каково же было его удивление, когда он увидел своего гимназического преподавателя немецкого языка, вышагивавшего перед одной из колонн в форме немецкого майора. Позднее с прибытием в Тифлис союзнической военной миссии, состоявшей из американцев и англичан, Бей-Мамиконян стал одним из вольнонаемных служащих при ней. Опыт и впечатления, полученные на этой работе, продолжавшейся года два, сыграли большую роль в его судьбе. Георгий Александрович быстро продвигался по службе. Ему не было и двадцати лет, когда его назначили начальником финансовой части миссии. Это означало большую ответственность - ему приходилось подписывать чеки на десятки и сотни тысяч долларов. Единственный из всех вольнонаемных служащих он был включен в состав американского персонала миссии. К нему приходили важные особы. Однажды появился сам сенатор У. Гарриман, посол Соединенных Штатов в Советском Союзе во время Первой мировой войны. Очевидно, в то время он затевал свой бизнес с Чиатурским марганцем. В кабинете Георгия Александровича сенатор впервые увидел арифмометр и стал с большим любопытством выяснять возможности этого прибора. По роду службы Георгий Александрович бывал в инспекционных поездках по Закавказью вместе с другими членами миссии и хорошо знал положение в этом крае. Члены миссии свободно веди при нем деловые беседы, в связи с чем у него накопилось много материала о подходе американцев и англичан к проблеме Закавказья. Это привело его к определенным выводам. Однажды в самом начале Холодной войны, когда в центральной печати появились статьи о Закавказье, он заметил: " Я бы мог им рассказать кое-что посущественнее о планах Запада, если бы ко мне обратились". Кстати, и начало холодной войны он предсказал задолго до появления каких-либо ее признаков в печати. Летом 1946 года все тот же У. Гарриман посетил Сталина на даче на черноморском побережье. В кратком коммюнике, естественно, ничего не говорилось о содержании беседы, но Георгий Александрович тут же отметил, что это поворотный пункт в отношениях с Западом. А спустя несколько дней добавил:" Старик ( так он в наших беседах часто называл Сталина) и его окружение единственные люди, которые бросают вызов господству США в мире."
Помимо служебных, у Георгия Александровича накопились и наблюдения другого рода. Джордж Бей, как его называли коллеги, был всеобщим любимцем персонала. Он нравился женщинам и хорошо усвоил правила поведения в этом смешанном англо-американском коллективе, живя, по его словам, " по их стандартам". Он рассказывал мне массу любопытных и забавных историй, отмечал различия в обычаях, привычках и понятиях представителей этих двух народов. Георгий Александрович подчеркивал, что несходство особенно проявлялось в поведении женщин - строгость англичанок, доходившая до чопорности, с одной стороны, и простота и непринужденность американок, - с другой. Его главное внимание, однако, привлекали другие факты и черты, из которых он впоследствии сделал серьезные выводы. Однажды, когда он назвал одного из сотрудников миссии по фамилии Джулио итальянцем, его резко оборвали: " Полковник Джулио стопроцентный американец". Еще более важный вывод Георгий Александрович сделал, наблюдая отношения англичан и американцев, Несмотря на все различия, связи между этими народами так глубоки, что политические деятели третьих стран не могут надеяться на успех, если рассчитывают вбить клин между Англией и США. Он не раз высказывался в этом духе в беседах со мной.
Наконец, третий и самый важный вывод, по своим практическим последствиям для самого Георгия Александровича. Он видел, что сотрудники миссии были чрезвычайно довольны, даже счастливы тем, что оказались в цивилизованной стране, но еще свободной от стандартизации быта. Они радовались, что могли наслаждаться природой, вкусной, свежей, почти деревенской едой, общаться с людьми, сохранявшими идейность и целомудрие. Были счастливы отдохнуть от механизации и машинизации жизни, которая окружала их в собственных странах.
Когда миссия собиралась покинуть Грузию, единственный сотрудник из местных, которому предложили поехать в Америку, был Джордж Бей, т.е. Георгий Александрович Бей-Мамиконян. Ему сулили хорошие условия и успешное продолжение столь блестяще начатой карьеры, но он отказался. Он уже ощущал себя частью Тифлиса.
В Америку Георгий Александрович не поехал, зато вскоре после советизации Грузии ( по тогдашней терминологии) он познакомился с еще одним уголком старого Тифлиса - Метехской тюрьмой. Об этом мне стало известно из случайного замечания о спорте : вместе с другими молодыми заключенными он участвовал в соревновании по прыжкам. Вот так! Видимо, порядки в те времена были помягче. Да и приговор был тоже довольно мягкий - на три года Георгий Александрович стал ссыльно поселенцем в Саратовской губернии.
В эти годы он познакомился уже не со сливками российского общества, как в Санкт-Петербурге, а с простонародьем, к тому же, после того, как на долю этого народа выпали тяжелейшие испытания, Первая мировая и Гражданская войны. И состояние народа и нравы ужасали Георгия Александровича. К счастью, у него с собой были две две книги на английском языке - библия и толковый словарь Фанка и Вагнелса, содержащий несколько сот тысяч слов.
После отбытия срока Георгию Александровичу разрешили вернуться в Тифлис. Пребывание в российской глубинке сыграло, по-видимому, роль в его отказе от предложения отца переехать в Россию. Но как жить в Тифлисе. Выручила бухгалтерия. Георгий Александрович сам как-то сказал, и весьма многозначительно, что эта специальность стала якорем спасения для многих интеллигентов. Вероятно, ему пришлось работать в разных учреждениях. Мне известно лишь последнее место его работы - Заккнига.
Эта организация обладала широкими полномочиями по книготорговле. Через нее оформлялись и заказы на иностранную литературу для закавказских республик. Не знаю, числился ли Георгий Александрович и там бухгалтером, но Фактически, очевидно, ведал комплектованием заказов на литературу. Помню его рассказ о таком случае: " В 1935 году я пару часов держал в руках Майн Кампф" Гитлера, книги Геббельса, Розенберга и других нацистских главарей, пока за ними не явился курьер от Л. Берия, которому книги предназначались. Секретари других республик также заказали их, но ничего не получилось."
Служба давала Георгию Александровичу возможность существовать, но главным его занятием в это время становится чтение. Весь свой досуг он проводит в Публичной библиотеке, запоем читая литературу по истории. Кажется, ни в этой, ни в других библиотеках города ( Академии наук и Университета) не осталось не прочитанных им книг. Выписки и конспекты, написанные его замечательным почерком, составили целые тома. " История такой уж предмет, - сказал он как-то, - лишь к 35-3 годам, я почувствовал, что овладел им."
Там же в библиотеках возник круг его новых знакомств из числа грузинской интеллигенции и ученых. Трудно сказать, с кем и когда сблизился Георгий Александрович, но что именно в тот период сформировались близкие отношения со многими людьми, о которых я слышал от него позднее, или встречался, не вызывает сомнений.
Личная жизнь Георгия Александровича была подчинена его служебным занятиям и интеллектуальным интересам. О первом его браке я узнал случайно. Как-то в погожий весенний день я застал его очень грустным на балкончике "горной хижины". На мой вопрос о причине, он ответил, что ему сообщили о смерти его первой жены. Он не назвал даже ее имени, сказал, только, что она была армянка, и пожалел, что жизнь ее не удалась. Со всей моей юношеской бестактностью я спросил, удалась ли его собственная жизнь. Он посмотрел на меня и ответил очень серьезно: " Я совершенно счастлив".
Сама "горная хижина" послужила поводом для его знакомства со второй женой Сельмой Ивановной, урожденной Бильхен. Она была родом из Риги. В Первую мировую войну стала сестрой милосердия в российской армии. После войны оказалась в Москве в аппарате Наркомата здравоохранения, который возглавлял Н.А. Семашко. Спустя несколько лет она заболела туберкулезом и ее направили лечиться в Абастумани. Здесь она не только выздоровела, но и увлеклась горными лыжами и альпинизмом. Ее считали сильнейшей альпинисткой Тбилисского клуба, наряду с Александрой Джапаридзе. Она бывала в тяжелых экспедициях, таких, как траверс труднодоступных горных вершин кавказа - шхара, Ушба, Тетнульд. Восхождение на Эльбрус или Казбек у профессионалов считалось скорее туризмом. Альпинизмом Сельма Ивановна занималась летом. Уходя в многомесячный поход в горы, она оставляла кого-нибудь в хижине. На этот раз , кажется это было в 1935 году, общие знакомые порекомендовали ей Георгия Александровича. При встрече они понравились друг другу и Георгий Александрович, которому приходилось мыкаться по чужим квартирам, остался на лето в "хижине". Когда Сельма вернулась из похода, они остались вместе. Впрочем, зарегистрировал этот брак Георгий Александрович лишь в начале Великой отечественной войны, так Сельме Ивановне грозила высылка, как немке.
Самого Георгия Александровича вскоре мобилизовали в армию, присвоив ему звание старшего лейтенанта. Однако, спустя несколько месяцев освободили по болезни. Военные годы были нелегкими для Георгия Александровича. Но в лице Сельмы Ивановны он обрел надежного друга. Она взяла на себя почти все материальные заботы, позволив ему не служить, чтобы он мог посвятить себя любимым занятиям. Правда, иногда Георгий Александрович брал договорные работы, но заработки были мизерные. Питание было очень скудным. К тому же и в библиотеке и дома было очень холодно. Топить было нечем. Но Сельма Ивановна проявляла чудеса изобретательности, чтобы преодолеть эти трудности. Они относились ко всему с юмором и неизменно сохраняли бодрость духа.
Георгий Александрович помогал Сельме Ивановне писать статьи по истории альпинизма на Кавказе. Кстати, кое-кого из известных альпинистов я встречал у них в гостях. Помню Н. Аболарова, покорившего высочайшие вершины Памира. Мастера альпинизма приезжали на Кавказ тренировать наши войска для ведения войны в горах. Часто встречал я и искусствоведов, которые интересовались мнением Георгия Александровича. Мне он зачитывал главы из своей книги о художнике М. Сарьяне, которую он так и не завершил.
К сожалению, этот удачный брак также распался. После войны Сельме Ивановне представилась возможность съездить в родную Ригу, где она не была со времени Первой мировой войны. Там ее ожидало наследство - отцовский дом с садиком. Кроме того, ей сразу предложили хорошую работу в управлении по туризму. Она попыталась уговорить Георгия Александровича приехать в Ригу. Во время этих переездов я встречал и провожал их обоих в Москве, где я к тому времени обосновался. В Риге и для Георгия Александровича открывались хорошие возможности. Там он подружился с академиком К. Я. Страдзинем, другими учеными. Его английский язык имел исключительный успех у латышской молодежи, но, тем не менее, он не выдержал в Риге дольше нескольких месяцев, и вернулся в свой любимый Тбилиси. К середине пятидесятых годов Георгий Александрович и Сельма Ивановна окончательно расстались.
Из "хижины" Георгий Александрович переехал к своей новой жене Марии Дмитриевне Купрадзе. Знакомы они были давно: она была главным библиографом Публичной библиотеки в Тбилиси. Она оказывала Георгию Александровичу всяческое содействие в его работе. Мария Дмитриевна принадлежала к очень интеллигентной грузинской семье. Один из ее братьев Виктор Дмитриевич Купрадзе, кажется, математик по специальности, одно время возглавлял Министерство просвещения Грузинской ССР. В памятные мартовские дни 1956 года, когда грузинская молодежь митингами и демонстрациями отмечала день рождения Сталина, Виктор Дмитриевич, будучи ректором Тбилисского университета, вел себя очень независимо по отношению к властям и пытался защитить участников этой демонстрации. Видимо, это были семейные черты. О своей жене Георгий Александрович отзывался всегда с величайшим уважением.
Мария Дмитриевна была строгой и заботливой. И дома, и на работе она оберегала мужа от всяких излишеств. Ей казалось, что он слишком много курит, и она была права. К сожалению, повидать мне ее не довелось: однажды во время летней поездки в Тбилиси я посетил Георгия Александровича на квартире его жены, Марии Дмитриевны дома не было. В доме мне все понравилось, а по Георгию Александровичу было видно, что все хорошо - поздняя и яркая любовь двух людей на склоне лет.
Пора, однако, сказать о внутренней духовной жизни Георгия Александровича. По содержанию его научных занятий друзья считали его кавкасиологом. Но, вместе с тем, в этой области он был специалистом особого толка. Обычно таких специалистов готовили в университетах. После получения минимума знаний по общеисторическим предметам и обучения навыкам по вспомогательным дисциплинам, студенты начинали специализироваться в какой-либо узкой области, чаще всего в том или ином периоде отечественной истории. Кроме того, в советское время историк должен был владеть основами марксистской Методологии, которая считалась универсальным инструментом во всех дисциплинах.
Георгий Бей-Мамиконян шел в истории своим путем. В один из первых дней нашего знакомства он указал на книжную полку и сказал, что считает ее лучшим университетом. Последовательность чтения, предмет изучения, отбор и прочее, он устанавливал сам. Изучение здесь, в сущности, совпадало с исследованием. Георгий Александрович изучал всемирную историю, углубляясь в прошлое отдельных регионов, овладевая отдельными сторонами процесса (например, история культуры, военная история и т.д.), уделяя особое внимание проблемам различных цивилизаций, религий, этапов. Историю, полагал он, нельзя определять, как науку, - это скорее знание (knowledge). Таким образом, он возвращался к первоначальному смыслу слова "история" - рассказ, узнанное. Содержание этого процесса столь объемно и многогранно, что стать историком можно только в зрелом возрасте. Это не математика, где юное дарование может делать гениальное открытие. Историк должен сочетать в себе два качества - способность тщательно и добросовестно поднять весь материал по исследуемому вопросу и умение произвести необходимый отбор для воссоздания картины в целом. Этот последний процесс е есть, собственно, творчество историка. Искажения, фальсификация ставят автора вне исторического знания.
Подлинного успеха в обществе историку-исследователю удается достичь только, если он обладает талантом писателя. Иначе его творчество оценят только в узком кругу специалистов.
Итак, первое условие для историка - овладеть методикой и быть элементарно объективным и честным. А вот, к методу у Георгия Александровича отношение было скептическое, ибо в слишком многих произведениях пресловутый метод подменял подлинное исследование. Это вовсе не означало полное отрицание господствовавшего у нас марксистского подхода, а скорее неприятие всяких спекуляций, основанных на нем. Историко-публицистические произведения Маркса, такие, как " 18 брюмера Луи Бонапарта", он очень ценил. Он полагал, что Маркс был гораздо глубже Энгельса, у которого находил много огрехов. Но в Марксе ему не нравилось стремление сказать свое слово во всех областях знания.
Сфера истории для Георгия Александровича начиналась вместе с личностью с целенаправленными сознательными действиями каждого человека. Он не считал первобытную эпоху сферой собственно истории. Он мог часами вглядываться в какой-нибудь безымянный исторический памятник, скульптуру, например, стремясь разгадать, раскрыть мысль, стоявшую за ним.
Требуя от историка полной объективности, Георгий Александрович прекрасно понимал, что подлинная история может быть написана только при сопереживании человеческой драмы. Отсюда его вывод, что писать историю страны и народа можно только, если ты живешь в этой стране. Разумеется, допускались и исключения, но в этих случаях материал должен был быть изучен особенно тщательно. Ему всегда претили образцы "справочного вдохновения".
Его отношение к общим трудам по всемирной истории были неоднозначными. Он ценил, например, Кембриджскую историю, но говорил, что читать ее подряд бессмысленно. Однажды он сказал по поводу школьного учебника Новой истории, изданного во Франции в 1943 году :" Так и должно быть : Франция в рамках всемирной истории".
По мере того, как Георгий Александрович убеждался в достаточности своих общеисторических познаний, он все больше времени посвящал изучению истории Кавказа и Грузии. Однако, в библиотеках его интересовали не только книги, но и люди. Здесь стал постепенно складываться круг его друзей по науке. Среди историков, обративших внимание на регулярные занятия Георгия Александровича, были и молодые специалисты, и видные ученые. Особенно сблизился он с Николаем Георгиевичем Бердзенишвили и Симоном Николаевичем Джанашия. Они часто беседовали (темой их бесед, как правило, была история Грузии) и Георгий Александрович был высокого мнения об обоих ученых.
Однажды, когда академика Николая Георгиевича покритиковали в каком-то московском журнале, Георгий Александрович сказал мне, что Бердзинишвили, как историк, на две головы выше многих признанных в науке авторитетов. Симоном Николаевичем он просто восхищался. По мнению Бей-Мамиконяна, в знании иберо-кавказских языков, детальном исследовании сложных вопросов грузинской истории, в умении быстро и четко обобщить материал, Джанашия в то время не было равных. Это не означало, что у Георгия Александровича не было споров и разногласий с Симоном Николаевичем : " Не смог я его убедить, - посетовал он однажды, - что факт принадлежности Закария и Иванэ Мхаргдзели к армянской конфессии является необходимым и достаточным свидетельством их армянской национальности". Но даже эти расхождения никак не отражались на их личных отношениях, и, тем более, сотрудничестве. Была, очевидно, уверенность в объективности партнера.
Вскоре объектом этого сотрудничества стало русское издание учебника истории Грузии. В коллектив авторов, помимо Н. Бердзенишвили и С. Джанашия, входил и академик И. Джавахишвили, покойный к тому времени. На грузинском языке учебник был издан, кажется, в 1943 году. Книга охватывала историю страны от истоков до конца XVIII века.
Как то я застал Георгия Александровича сидящим, а вернее, полулежащим со стопкой длинных белых листов с типографским текстом с широкими полями. Это были гранки русского текста учебника, куда он вносил свои предложения и замечания. Для чего же понадобилось двум знатокам истории Грузии сотрудничество Г. А. Бей Мамиконяна? Ради шлифовки перевода? Нет, это могли сделать и другие, хотя и не на таком высоком уровне. Основная функция Георгия Александровича была совсем иной. Его доскональное знание иностранной, а также русской и армянской литературы по проблемам Грузии, Кавказа, да и вообще, всего переднеазиатского региона, могло, очевидно, быть полезным при работе над книгой. Со мной он своими замечаниями не делился, кроме одного, самого последнего. Книга заканчивалась сообщением о включении Грузии в состав Российской империи и назначении ее правителями Кнорринга и еще одного деятеля. Георгий Александрович вычеркнул эти фамилии, заметив: " Эти два российских чиновника не имеют никакого отношения к истории Грузии".
Летом 1946 года академиков С. Н. Джанашия и Н.Г.Бердзенишвили вызвали к Сталину, отдыхавшему на черноморском побережье - "Зеленой роще" или "Холодной речке". Когда они прибыли, им пришлось долго ждать, пока, наконец, в полночь их пригласили в просторный кабинет. Почти до самого утра Сталин, прохаживаясь из угла в угол, излагал им свою концепцию истории Грузии. Академики не решились присесть, как им было предложено, и стоя выслушали весь рассказ и постарались его запомнить. Их поразила простота в обращении и неутомимость Сталина. Георгий Александрович сообщил мне о факте встречи, но о содержании беседы не сказал ничего.
Осенью 1946 года Симон Николаевич отправил Г.А. Бей-Мамиконяна в Москву для сбора материалов ко второй части учебника по истории Грузии, хотя тот не был штатным сотрудником Института истории Грузии. Он вернулся весной 1947 года, усталый, но довольный. В еще голодной, холодной Москве его очень тепло принимали коллеги-историки. В первый же день, когда он явился к директору Института истории АН СССР, академику Б.Д. Грекову, между ними состоялась обстоятельная беседа. Затем, когда встал вопрос о гостинице, а это было тогда нелегкой проблемой даже на таком уровне, Борис Дмитриевич предложил Г.А. на первых порах устроиться в его служебном кабинете.
Доволен Георгий Александрович был не столько приемом, сколько тем, что ему удалось поднять целый пласт не известных ранее материалов по Кавказу и Грузии. Мне запомнился один факт: оказывается, в планы Наполеона, не сомневавшегося в победе над Россией, входило привлечение Грузии к участию в мирном договоре на правах " договаривающейся стороны".
Георгий Александрович продолжал работать но, к сожалению, осенью 1947 года Симон Николаевич опасно заболел. Все меры были приняты, даже сам Л. Берия собирался приехать в Тбилиси, но предотвратить печальный исход не сумели. Я никогда не забуду лица Георгия Александровича, когда вечером Сельма Ивановна и еще какие-то знакомые вернулись из семьи Джанашия. " Ну, говорите правду, - сказал Г.А., - я чувствую, что его уже нет". Все молча опустили головы.
Спустя некоторое время, придя в себя, Георгий Александрович, по прежнему, стал заниматься вопросами истории Грузии, хотя работа над учебником была законсервирована. Среди этих вопросов мне запомнился его интерес к происхождению грузинского алфавита. Ему удалось с большими трудностями даже опубликовать статью на эту тему (см. журнал "Мнатоби", сентябрь 1956 года, №.9, стр. 169-175). Он возобновил начатый еще Броссе поиск индийских источников грузинского письма. Он нашел множество случаев совпадения грузинских буквенных знаков со знаками различных алфавитов языков Юго-Восточной Азии.
Речь идет не только о совпадении начертания букв, но и их сигнификативного значения. Он хотел привлечь внимание грузинских лингвистов к этой, еще не снятой проблеме. К сожалению, статья тогда не вызвала никаких откликов.
Другая проблема, занимавшая его в тот период, - похищение и продажа грузинских детей, как невольников, в восемнадцатом веке. Этот весьма болезненный для Грузии торг, являлся сюжетом многих произведений грузинских писателей: " Баши Ачуки" А. Церетели, " Мамлюк", Тбилиси, 1959 г., Унараго, (псевдоним К. Патарашвили). Георгий Александрович писал книгу об этом явлении; некоторые главы из нее были опубликованы. Интересовали его не столько хорошо налаженный бизнес торговли детьми, в котором, к своему бесчестию, принимали участие и некоторые грузинские дворяне и князья, а то, как складывались судьбы этих невольников в других странах. Ему очень импонировала способность немногочисленных выходцев из Грузии налаживать управление целыми государствами. Часто их жизнь заканчивалась трагически.
В одном из разделов рукописи, которую Георгий Александрович читал мне вслух, описывалось, как турки, после взятия Багдада, пригласили сотню главных мамлюков на торжественный пир, а затем устроили резню, не оставив в живых никого. Кажется, именно это раздел рукописи был опубликован в Сообщениях Академии Наук Груз. ССР, V, № 7, 1944, стр. 733-742.
Другой отрывок из книги, посвященный египетским мамлюкам был опубликован в упомянутой выше книги Унараго (см. стр. 109-127). В этой главе восстановлена судьба Али-бея эль Кебира (Великого), провозгласившего во время русско-турецкой войны 1768- 1774 годов независимость Египта. Родился он, по установленным Бей-Мамиконяном фактам, в 1728 году в Абхазии и был единственным сыном грузинского священника Давида. Его христианское имя было Иосиф. Схваченный в 13-летнем возрасте, он оказался в Египте, Здесь ему пришлось принять мусульманство и новое имя Али. Тонко сочетая смелость с гибкостью, а подчас и коварством… вскоре он сумел оказаться в числе…сильнейших мамлюкских вождей "(см. стр. 117). В 1763 году он стал главой Египта.
После объявления независимости, Али-бей направил большую армию под командованием своего нареченного сына Абу-Захаба для завоевания Палестины и Сирии. Абу-Захаб, одержав победу, взял Дамасск, но затем изменил Али-бею и выступил против Египта. После решающих сражений Али-бей погиб от полученных ран в мае 1773 года. "Али-бей эль Кебир унес тайну своих последних мыслей. Но у каждого, кто задумается над его судьбой, не может, почти сама собой возникнуть уверенность, что умирая, он, как и тысячи мамлюков до него, как и герой повести Унараго, мучительно думал о горькой участи мамлюкской, об отнятой у него прекрасной далекой родине" (см. стр. 127). Так заканчивается отрывок из книги Георгия Александровича Бей-Мамиконяна.
Он продолжал работать еще в течении ряда лет, непрерывно расширяя свои познания и обретая все новых и новых друзей. Наряду с прежней работой, он стал консультантом также в Математическом институте имени А. Размадзе и Институте психологии Д. Узнадзе, продолжая интенсивно заниматься историей Грузии. С директором последнего института и его семьей он был особенно дружен.
Во время моих посещений Тбилиси в 60-е годы я чувствовал, что Георгий Александрович стал уставать. В последний раз мы встретились летом 1967 года. Он снимал прекрасную однокомнатную квартиру в доме напротив консерватории. Жил он один. Как-то я прошелся по улице Котэ Месхи и не нашел " горной хижины" - ее давно смыли ливневые дожди.
В июне 1968 года друзья сообщили мне, что Георгия Александровича Бей-Мамиконяна не стало. Перед тем, как отправиться в больницу он оставил деньги с запиской " на похороны". Умер он от рака легкого в конце мая.
Друзья провожали его в последний путь на кладбище в Сабуртало. Пришел сын С. Джанашия Лаша Джанашия, были братья Купрадзе, из Еревана приехал Дрампян, директор Государственной картинной галереи и друг Георгия Александровича в юношеские годы. Всем было грустно. Ушел достойный человек.
Почти всю свою жизнь он провел в Тбилиси. Если приходилось покидать любимый город, он всегда возвращался сюда. Жил он скромно, а порой и бедствовал, но неизменно отвергал все, даже самые лестные и выгодные предложения, если для этого нужно было покинуть Тбилиси.
Прошло много лет, но я ясно помню слова, которые он сказал мне перед моим отъездом из Тбилиси в Москву: "Знаете, для меня подлинное счастье возможно только здесь".
2006 год, Москва
