Григорян Юрий Суренович
Григорян Юрий
Вышел в свет альбом живописных произведений известного московского художника Юрия Григоряна. Это издание, без сомнения, заинтересует знатоков и ценителей армянского искусства. Одна из крупнейших московских типографий, выпустившая книгу, не зря назвала издание коллекционным. В последнее время нечасто появляются художественные альбомы современных авторов такого полиграфического качества: жесткая обложка, отменная финская бумага, современный дизайн. Отдельные главы снабжены переводом на английский язык. Ноев Ковчег. Информационно-аналитическая газета армянской диаспоры стран СНГ. N 8 (54) Сентябрь 2002 года http://www.noev-kovcheg.ru/index.asp?n=54
Григорян Юрий
Мир, достойный своего певца Вышел в свет альбом живописных произведений известного московского художника Юрия Григоряна. Это издание, без сомнения, заинтересует знатоков и ценителей армянского искусства. Одна из крупнейших московских типографий, выпустившая книгу, не зря назвала издание коллекционным. В последнее время нечасто появляются художественные альбомы современных авторов такого полиграфического качества: жесткая обложка, отменная финская бумага, современный дизайн. Отдельные главы снабжены переводом на английский язык.
Помимо 80 репродукций работ, написанных Юрием Григоряном с 1985 по 2002 год, в монографию вошли биографический очерк, списки основных выставок, музеев и галерей, экспонировавших произведения Григоряна, библиографические сведения, а также статья мэтра искусствоведения Марии Андреевны Чегодаевой, выдержки из которой мы приводим ниже. Как писать о художнике, для которого, как для Юрия Григоряна, Бог это реальная натура, жизнь в искусстве это натянутый на подрамник холст, звон красок на палитре, кисть, подчиняющаяся каждому движению руки живописца?
Как рассказывать о человеке, который, как Юрий Григорян, весь как он есть плоть от плоти своего народа, его истории, его национальных традиций? О том, кто, как Юрий Григорян, чужд безликому глобализму мировой художественной культуры и такдалек от захлестнувших мир вненациональных <актуальных> чтений с их ультрасовременными видеотехнологиями? О том, для которого, как для Юрия Григоря на, есть мир, не растворившийся в безликой всеобщности, но хранящий свой неповторимый национальный характер свой цвети свети свои очертания гор и лесов, свои типы лиц. Есть прекрасный и величественный мир Кавказа, Нагорного Карабаха, Армении древний и вечно об-новляющи йся, несущий свою м ноговековую историю с ее трагическими катаклизмами и переживающий новые трагедии, творящий новую современную историю. Мир, достойный своего певца.
Кажется, не Григорян рассказывает о Карабахе, а Карабах устами Григоряна говорит о себе о своих, замыкающих каждую панораму голубеющих, золотящихся, тающих в розовом мареве горах, о взбирающихся вверх по склонам, похожих на соты домиках под красными черепичными крышами, словно бы вырастающих из этих гор. О жизни людей гор, трудной и праведной, пронизанной мерным ритмом вечной работы и краткого отдыха, чередой свадеб, рождений, смертей, горя и радости, молодости и старости. О стройных, как кариатиды, женщинах, о мудрых стариках с лицами апостолов; о бьющих из земли животворящей влагой источниках, заботливо одетых в мрамор и туф, навевающих воспоминаплотной красочной структурой, родственной структуре земли, камней,дерева, живой плоти? С ее способностью вибрировать, двигаться, струиться, подобно воздуху и свету? С ее восприимчивостью ктончайшим градациям цвета, едва уловимым для простого глаза? Во всяком случае, живопись Григоряна на редкость созвучна этому миру.
<Воспоминание>. Женщина в характерно повязанном платке, в деревенских пестрых носках стоит, о пусти в усталые руки, прислонившись к стене хлева; из темноты распахнутых ворот выглядывает корова с красиво изогнутыми рогами; повернула к хозяйке задумчивую свою морду. Сдержанный, почти монохромный цвет темно-коричневый, серо-золотистый, чуть розоватый, стойкими переходами от теплого цвета платья, платка, лица женщины к холодным оттенкам старых досок, бревен у порога, у притолоки ворот. И плотный, как почти всегда у Григоряна, живописный слой, играющий фактурой мазков, вибрацией красочной поверхности.
<Тихое утро>. Мягкие очертания близких гор; их плавный ритм повторяет арка ворот забора, сложенного из каменных глыб; невысокие корявые тутовые деревья вырастают из бесплодной, без единой травинки, вытоптанной земли деревенской улицы,воздевают свои голые ветви-руки... И эти горы, и эта улица, и две маленькие человеческие фигурки у ворот все овеяно голубовато-зеленой утренней дымкой, просвечи-в а ю ще и изнутри теплым золотистым цветом предчувствием солнца...
<В старой деревне>, <Дом моего детства>, <Воспоминания о моей деревне>, <Мои одно-сельчане>, <Забытая мелодия>... Эти темы вновь и вновь возникают в творчестве Григоряна. Мир прошлого, далекого детства среди древних гор, невысоких каменных стен, дворов, где проходит большая часть жизни семьи, горных дорог, по которым можно проехать только в запряженной осликом арбе, живет в душе художника во всей своей реальности, не отпускает, требует <материализации>. Живы ли они сейчас, эти седобородые старцы с белыми повязками на голове, эти женщины в национальных, таких строгих и женственных одеждах длинных до пят платьях и головных платках, закинутых концами за плечи? Не ушел ли в прошлое, не исчез ли навсегда этот размеренный, веками сложившийся быт с хождением за водой к горному роднику, с вымешиванием хлеба и стиркой белья во дворе поддеревом бок о бок с овцами, коровой, осликом, буйволом верными помощниками и членами семьи?
Или все сместилось и перемешалось, и только в памяти художника тянутся по горной дороге <Путники> две фигурки, ведущие осла, окутанные коричневато-золотистой дымкой, бредущие по земле, такой же призрачной,как они сами? Только в ностальгических снах все катится и катится <Арба моего детства>, старый дед везет на ослике черноволосых внучат с темными, как маслины, армянскими глазами, и звучат гортанные напевы национальных музыкальных инструментов в дни деревенских праздников. Есть ли в нашей жестокой реальности такой Карабах? Не остался ли он таким лишь в видениях художника, в его работах, пронизанных ощущением сказки, мечты, поэзии древних преданий?
Но разве древние предания не вернее подчас самой современной действительности! Есть что-то библейское в мерных ритмах стен, словно вырубленных в уступах скал, в остроконечных крышах храмов, повторяющих очертания покрытых снегом вершин. Ведь именно к одной из таких вершин пристал ковчег в то время, когда вся земля покрылась водами потопа, а эта острая вершина, ставшая символом Армении, одна устремлялась к небу, вселяя надежду на спасение.
Живописные работы Юрия Григоряна не претендуют на фотографическую фиксацию натуры. Они особенно сильны своей <временной протяженностью>. Все предстающее глазам художника, не только пейзажи Армении и карабахские мотивы, но и натюрморты, портреты, цветы, обнаженные модели живут в своем особом, <вечном> времени и пространстве, предстает как нечто однажды совершившееся и теперь существующее всегда в реальности памяти,в реальности искусства. И на всем лежит какой-то неуловимый отпечаток Армении, ее красок и ритмов, ее щемящих душу и веселящих сердце мелодий.
<Забытая мелодия>... Молодой музыкант в национальном костюме, высоких узорчатых сапогах, с характерным платком на голове сидит на табурете, водит смычком по вертикально поставленной на колено круглой армянской <скрипке> кяманче. Горит алым цветом вся среда, в которую погружен этот юноша: фон, земля под ногами; лишь темнеет силуэтом фигурка музыканта да вторгается в теплый колорит холста один короткий синий удар сиденье табурета. Усиленный этим контрастом сияющий красный цвет и отторгает музыканта от реальной повседневности, погружает в особый чудесный мир музыки и сам звучит как музыка, тревожит, волнует ощущением радости и беды, безудержного веселья и того предчувствия грядущего ненастья, которое вызывает пылающее таким вот алым заревом рассветное небо.
Трагическая нота не чужда творчеству Юрия Григоряна: надрывно звучит <Реквием> почернела земля, кровью налились погребальные покровы; стропила деревенского дома нависли над головами подобием сабель и кинжалов, орудий смерти. Повержены наземь мужчины, женщины застыли в безмолвном исступлении горя. Но всякий раз, п реодол евая смерть, звучит голос жизни и из глухо-багровой, как запекшаяся кровь, темноты видением света выступает белая кормилица-корова с рогами, изогнутыми, как молодой месяц, и женщина-мать, хранительница жизни, оберегает, воскрешает свой род, свою семью.
Любовь вот, пожалуй, ключевое слово к творчеству Юрия Григоряна. Любовь к этому каменному дому <В старой деревне>, удороги, с высокими красными воротами над низким булыжным забором и немногими, а потому такими необходимыми, бережно хранимыми тенистыми деревьями во дворе. Любовь к этим женщинам, моделям, освятившим своей сияющей наготой мастерскую художника, к этим цветам и рыбам, фруктам и вазам, ставшим <героями> его натюрмортов. Любовь к этому белому буйволу, которого художник не может назвать иначе как <Мой друг буйвол>, с великолепными широко раскинутыми рогами и обращенным к нам портретно индивидуальным <лицом>. Чуть розовеет плотная мерцающая белизна мохнатой шкуры, головы, рогов буйвола, одежды и лица сидящей на его спине прелестной девочки лишь темнеют волосы наездницы. И здесь все объединяет золотистый, мерцающий, пронизанный светом живописный фон.
Любовь к людям своего народа к этой старой женщине, чьи прекрасные темные глаза, такие горестные, такие все понимающие смотрят на нас с маленькой работы,названной просто <Судьба> одной из самых лучших, самых проникновенных вещей художника. Во весь холст голова старой женщины; окутывающий ее платок по-восточному прикрывает нижнюю часть лица, закинут концом за плечо вот и вся композиция.
Цвет почти монохромный, золотисто-охристый, тона сближены, лишь чуть более яркая желтая каемка на платке обрамляет лицо. Но фактура живописи, напоминающая старую, тронутую временем фреску, мерцающая бесконечными оттенками, тонкими нюансами теплых тонов, привносит в работу колористическое богатство и в то же время служит высокому образному обобщению. Эта красивая мудрой старческой красотой женщина ощущается прежде всего МАТЕРЬЮ <Судьбу> можно воспринимать и как долг памяти матери художника, но и МАТЕРЬЮ-АРМЕНИЕЙ, хранительницей того мира, в котором живет, дышит, творит прекрасный художник Юрий Суренович Григорян.
М. А. Чегодаева, действительный член Академии художеств
==============
http://worldarmeniancongress.com/ru/peoples/issue.php?Action=Full&NewsID=631
