Мама рассказывала, что, когда я лежал в колыбели, отец прикрепил к ней карусель из теннисных мячей и учил меня бить по ним ракеткой для пинг-понга, которую вкладывал в мою руку. Когда исполнилось три, он подарил мне укороченную теннисную ракетку и разрешал бить ей что угодно. Особенно я полюбил колотить по солонкам, целясь ими в оконные стёкла. Я регулярно попадал в собаку. Отец никогда не раздражался. Его многое выводило из себя, но только не то, что я бью ракеткой по тяжелым предметам.

Когда мне исполнилось четыре, он начал устраивать мне встречи с великими теннисистами, приезжавшими в наш город. Отец перетягивал некоторым из них ракетки (Джими Коннорсу, например) и брал меня относить их спортсменам. Мне казалось это очень важным, будто я приносил остро заточенные шпаги одному из трёх мушкетеров.

В пять лет, ради моих тренировок отец переехал жить далеко от места своей работы в казино в центре Лас-Вегаса. Лишь здесь он мог позволить себе купить дом, двор которого был достаточно велик для обустройства идеального корта. Каждый день он стал ездить на работу.

Не успели мы внести в дом последнюю коробку с вещами, как отец уже приступил к строительству корта своей мечты.

…Мне семь лет, я разговариваю сам с собой, потому что страшно и, потом, больше нет никого, кто хотел бы меня выслушать. Я шепчу себе под нос: «Брось, Андре, сдавайся! Положи ракетку и уходи с корта, прямо сейчас. Иди-как домой, съешь что-нибудь вкусненькое. Поиграй с Ритой, Фили или Тами. Посиди с мамой, посмотри, как она вяжет или складывает пазл. Разве это не здорово, Андре? Просто уйти и никогда больше не играть в теннис?».

Но я не могу. И не только потому, что отец потом будет гонять меня ракеткой вокруг дома. Что-то глубоко внутри меня – в животе, в мускулах – не дает сделать это. Я ненавижу теннис, ненавижу всем сердцем, и все же продолжаю играть, играю всё утро и весь день, потому что у меня нет выбора.

В какой-то момент моя ненависть к теннису сосредоточилась на «драконе» - машине, подаюей мячи, модифицированной моим изрыгающим огонь папой. Угольно-чёрный, на больших резиновых шинах, с надписью PRINCE, мой дракон, на первый взгляд, ничем не отличается от тех машин, которые имеются в каждом загородном клубе. Но на самом деле он – живое, дышащее существо. ..Когда он, тщательно прицелившись, выпускает мяч со скоростью 170 км. в час, ревёт так, что кровь стынет в жилах. Я постоянно вздрагиваю.

Папа нарочно сделал дракона таким ужасным. Он приделал ему длиннющую шею из алюминиевой трубы и маленькую алюминиевую головку, которая отскакивает назад всякий раз, как дракон испускает очередной заряд. Он даже сделал его выше на несколько футов и установил прямо перед сеткой, так что дракон возвышается над моей головой.

Отец хочет, чтобы дракон был выше меня не только для того, чтобы я относился к нему с вниманием и почтением. Он хочет, чтобы мячи из пасти дракона падали мне под ноги, будто с самолета. Такая траектория не даёт мячу отскочить на площадку: если я не поймаю мяч влёт, он подпрыгнет над моей головой. Но и этого отцу мало. «Бей раньше, - кричит он, - бей ещё раньше!».

Каждый мяч, отправленный мной за сетку, присоединяется к тысячам уже рассыпанных по корту. Не сотням – именно тысячам. Они катятся на меня бесконечной волной. Мне некуда ступить, негде развернуться. Куда ни шагнёшь – всюду мячи, но ступать на них нельзя, потому что отец не выносит этого и кричит так, будто я раздавил ему глаз.

Каждый третий мяч, вылетая из пасти дракона, ударяется о другой, уже лежащий на площадке, и летит в непредсказуемом направлении. Я улавливаю его движение в последнюю секунду, быстро бью и отправляю за сетку. ..не многие дети в мире могли бы уловить, куда летит такой мяч, и отбить его.

Каждый удачный удар – нечто само собой разумеющееся, каждая ошибка – катастрофа.

Папа говорит, что если я отобью 2500 мячей за день, то за неделю это будет уже 17 500 мячей, а к концу года – около миллиона. Отец верит в математику. Он говорит, что цифры не могут врать. Ребёнок, отбивший за год миллион мячей, станет непобедим.

«Бей раньше, кричит он. – Черт возьми, Андре, бей раньше! Ближе к мячу, ближе!» Теперь он сам подошел ближе, кричит прямо в ухо. Недостаточно отбивать всё, чем стреляет в меня дракон; отец хочет, чтобы я был быстрее и сильнее дракона.

Ничто не способно разъярить отца сильнее, чем попадание в сетку. Он раздражается, когда мяч летит вбок, кричит, когда я забрасываю его за заднюю линию. Но, если я ударил в сетку, у него просто пена на губах выступает. Ошибки – одно дело, но сетка – совершенно другое. Отец снова и снова повторяет: «Сетка – твой главный враг».

Отец натянул моего главного врага на 15 см. выше, чем требуют правила, чтобы мне было сложнее перебросить мяч. Если я привыкну к такой сетке, считает отец, то без труда справлюсь с сеткой на Уимблдоне.

Незадолго до того как мне исполнилось восемь, отец решил, что с меня достаточно схваток с драконом на заднем дворе: пора переходить к участию в настоящих турнирах, которые регулярно проходят в Неваде, Аризоне и Калифорнии. Теперь каждые выходные вся семья забиралась в машину, и мы отправлялись на соревнования. Я выиграл семь своих первых турниров в возрастной группе младше десяти лет. Отец никак не отреагировал на это: в его глазах я лишь сделал то, что должен был сделать.

Я думаю о ярости, распирающей отца, будто река Колорадо, запертая плотиной Гувера, мимо которой мы всегда проезжали. Рано или поздно его прорвет. Для меня единственное спасение – побеждать. Всегда побеждать»