Версия 22:24, 11 октября 2009

Шаблон:Persont

Биография

Амаданци Мартирос (он же Бабаджан), сын Масеха Бабаджана, - калькуттский армянин, выходец из Персии, торговец фарфором.

30.5.1794 г. составил завещание, согласно которому после его смерти все доходы с его двухэтажного дома в Калькутте перечислялись Нор-Нахичевану. Эти деньги помогли ускорить благоустройство города. В частности — замощение центра, 1-й и 2-й Соборных улиц, которое производилось, надо полагать, одновременно с Ростовом (начало в Ростове - 1844 г.), первых нахичеванских бульваров.

21 сентября 1861 года в Верховном суде Западной Бенгалии, заседавшем в крепости Вильям, собравшаяся публика ждала окончательный вердикт по спорному наследственному делу индийского армянина М. Бабаджана, завещавшего в пользу далёкой донской Нахичевани своё немалое состояние, в том числе здание, занимающее целый квартал в торговом центре Калькутты. На оглашение решения явился сам Чарльз Свинтон Хагг, представляя британскую колониальную администрацию и городское управление города. Как ответчик по делу он крайне агрессивно на протяжении нескольких месяцев судебного разбирательства настраивал горожан и власти на недопустимость уступки в этом деле. И было отчего возмутиться: шесть десятилетий городское управление, по праву распоряжаясь наследственной массой, добивалось значительного его приумножения. И вот теперь явились какие-то наследники, труда к тому не приложившие, спохватились, вспомнили и требуют свою долю со всех доходов и за все истекшие годы. Невиданное до того дело!..

Истцовую сторону представлял Михаил Налбандян, известный армянский публицист, инициатор всего дела о наследстве. В самом начале слушаний, стеснённый в средствах, он взял в помощники местного стряпчего-армянина, оказавшегося неумехой. Отчаявшись и пользуясь им только в качестве переводчика, он попытался лично перелопатить бухгалтерию и отчётность за все годы, но сдался, осознав неподъёмность работы. Тут нужен был опыт финансиста со знанием обычаев и языков – местного и английского. К тому же к финалу неспешной судебной волокиты его доконала невыносимая жара и непривычная особенность влажного климата. Пробудилась застарелая лёгочная проблема. Когда суд оглашал решение, он, стоя в зале, задыхался и кашлял кровью. По реакции публики ещё до перевода Михаил понял, что его миссия оборачивается успехом, но для радости сил уже недоставало. Его трясла лихорадка.

Публично огласив решение, судья пригласил стороны в свой кабинет и здесь подробно растолковал Хаггу и Налбандяну, что в силу незыблемости основ британского права воля завещателя, если она ясно выражена, признается священной и потому находится под защитой британской короны. Решением суда управление и общество города Нахичевани-на-Дону объявляются истинными наследниками по завещанию индийского купца Мартироса Амаданци Бабаджана и имеют право получить половину всех доходов по завещанию за все годы, начиная с 1797 года (смерти завещателя) по 1861 год, а далее такую же долю все последующие годы. Судья отметил восхитительную и заботливую предусмотрительность завещателя, с которой он оговорил и защитил интересы нахичеванцев, обеспечив их на десятилетия, если не века вперёд. Использование недвижимости по завещанию он передал городскому управлению Калькутты, с тем, чтобы за половинную долю вознаграждения в результате разумного хозяйствования имущество не только не умалялось, но и приумножалось.

Далее судья, видя состояние Налбандяна, проявил милосердие и распорядился своей канцелярии немедленно выдать Налбандяну все судебные документы, а Хоггу – немедленно выплатить первую сумму в рупиях, эквивалентную 60 тыс. рублей. Тут же договорились, что Налбандян покинет Индию, а оставшиеся вопросы, в том числе открывшиеся уже в ходе процесса ещё два индийских наследства, завещанных нахичеванцам, будут поручены известному торговому дому «Апкар и К.». Ближайшим кораблем Налбандян отправился в обратный путь. Но, увы, не домой.

Его ждала Европа и революционно настроенные единомышленники, с которыми он близко сошёлся полтора года тому назад на пути в Индию, пока ждал заверения своих полномочий в британском колониальном департаменте. Теперь он явился в тот же круг состоятельных негоциантов, забавлявшихся социальными идеями равенства и справедливости, проживая при этом средства, доставляемые из обширных российских родовых поместий. Теперь эта компания приняла Налбандяна уже не как бедного недоучившегося студента, а как удачливого делового человека, выигравшего крупный судебный процесс и в распоряжении которого оказались значительные суммы денег. В кругу Герцена и Бакунина его называли золотым человеком и, вознося его способности, величали лидером армянского крыла общемирового освободительного движения. Ему подсказывали, как лучше потратить деньги для общего блага. На протяжении нескольких месяцев, разъезжая из Парижа в Лондон и обратно, Налбандян с кипучей энергией втянулся в подготавливаемое «европейское народное восстание». Писучее его перо в страстном запале публициста откликалось по этому поводу статьями в газетах и журналах, издававшихся в ряде столиц Европы на армянском языке.

Революционный экстаз катастрофически отодвигал на второй план обязательство перед нахичеванцами. Налбандян тратил деньги на закупку пороха и ружей для восстания армян, проживавших в Турции, на поддержку гарибальдийцев. Его недалёкое политическое чутьё, что отличало всех его единомышленников, не могло его остановить и заставить критически осмотреться. Не настораживало и то, что его друзья никак не в состоянии были уразуметь, что его родная Нахичевань находится не в Турции, и интересы нахичеванцев никаким боком не могут примыкать к мировым освободительным революциям.

Эти горячие головы не отчаивались даже тогда, когда поднимавшиеся в ряде стран волнения сами собой утряслись, а «общий пожар» всё никак не получался.

Много лет спустя более сдержанный в порывах Герцен в одном из безжалостных писем Бакунину напишет: «Ты прожил до 50 лет в мире призраков, студенческой романтики, великих стремлений и мелких недостатков… болтуном с чесоткой революционной деятельности. Болтовней ты погубил не одного Налбандяна».

Только на исходе весны 1862 года Налбандян направился в Россию. Он был в пути, когда в Лондоне, после очередной ресторанной пирушки, «пропагандисты», выйдя на улицу, обсуждали свои недоговоренные проблемы, ближайшие действия, отъезд в Россию курьеров с очередным номером «Колокола» и письмами для единомышленников. Агенты царской охранки, обслуживающие эту компанию, с усердием запоминали обилие информации, имён и адресов. Депеша, доставленная в Петербург, даже ввергла начальство в сомнение: уж не розыгрыш ли? Но обстановка в столице была накалена: полыхали пожары, горели целые кварталы, подозревали студентов. Считалось, что их подстрекают «господа из Лондона».

Курьеров перехватили, и начались аресты…

Нахичеванцы, два года назад отрядившие в далёкую Индию своего представителя, никакого представления о мятежных революционных страстях, вдруг сомкнувшихся с их имущественными интересами, конечно же, ничего не знали. Приносимая редкой почтой скудная информация ободряла известием об успехе дела и была пищей досужим домыслам и расчётам, как явившиеся суммы надлежит истратить. Это был город купцов и ремесленников и от основания своего жил зажиточным и расчётливым обустройством, а каждая вдруг объявившаяся лишняя копейка, заботила лишь тем, чтобы не оказалась в чужом кошельке.

И вот наконец-то пришло известие, что Михаил Налбандян возвращается. Весть о том, что в след его карете идут ещё несколько подвод с грузом, побудила каждого поспешить быть лично причастным к встрече посланника, вырвавшего из небытия некогда завещанное, но забытое наследство.

10 июля 1862 года на въезде в город (теперь это Театральная площадь), собрались все нахичеванцы. Сюда же устремились и ростовчане. Этим было интересно из зависти – подивиться удачливости соседей, которым привалило нежданное богатство. Народ подогревал ещё и интерес увидеть живого носорога, который, как было объявлено, значится в числе багажа.

Триумфальная встреча, первые общие объяснения, восторг толп, проводивших героя до порога отцовского дома, заняли весь день. Затем всю ночь шли друзья и самые близкие знакомые. Каждому хотелось первым выведать подробности и оказаться в числе посвящённых о составе и объёме явившегося наследства. Город стремительно обрастал слухами, самыми невероятными и нелепыми. Толпы народа у дома Налбандянов наблюдали разгрузку прибывающих подвод с тюками и ящиками. Ждали прибытия носорога. Отец Михаила, старый нахичеванский кузнец Лазарь, был горд от счастья видеть потерянного было сына в зените общего почитания. Ему не давали проходу, выспрашивали подробности. Поздним вечером Михаилу вместе с городским головой Карпом Гайрабетовым пришлось выйти к народу и объясняться. То, что носорог временно оставлен в московском зоопарке, толпу удовлетворило. Но всех болезненно интриговал иной доставленный груз, весь его объём, поимённый состав. И главное – суммы! Где они?.. Сколько!?

Уже выявилась группа подозревающих неладное. Резонно обсуждался вопрос, к чему городу какие-то носороги, мешки с заморскими семенами, и невесть что в прочих ящиках, если в завещании речь шла о деньгах. Михаил всем и всё обещал разъяснить, но выпросил у народа право отдохнуть пару дней. Договорились и объявили на полдень 14 июля общее городское собрание с полным отчётом о путешествии. Город, обрастая слухами, согласился ждать.

Но в ночь с 13 на 14 июля ещё более ошеломляющая новость подняла на ноги весь Нахичевань: в город прибыла команда жандармских офицеров. По указу Сенатской следственной комиссии, созданной по высочайшему повелению, Налбандян был арестован. Повальный обыск, допрос, опись имущества, бумаг и ещё не распакованного груза шёл в доме Налбандянов всю ночь, и толпа народа ждала, чем всё это кончится. Уже напрямую все говорили о махинациях с наследством.

Утром усиленная охрана вывела Михаила из дома и на глазах толпы усадила в специальный жандармский экипаж. Офицер, руководивший арестом, объявил, что Налбандян как особо злостный государственный преступник по доставлении в столицу будет до суда заключен в Петропавловскую крепость. Ошеломленные нахичеванцы пытались узнать хоть что-то от отца, но тот, выйдя на порог своего дома вслед за сыном, которого увели в наручниках, был не в состоянии говорить вразумительное. Старик лишился рассудка…

Так завершился наметившийся было триумф Михаила Налбандяна на общественной ниве. Собственно, на том завершилась и его жизнь. Из Петропавловской крепости он вышел лишь через три года с летальной стадией туберкулёза и умер через несколько месяцев в ссылке. В родной город вернулся лишь его гроб. И опять встречать вышел весь город с надеждой, что теперь, после нескольких лет неизвестности, что-то прояснится, и нахичеванцы хоть в какой-то форме получат отчёт об индийском наследственном деле. Но этого не случилось.

По рутинной специфике сенатское дело ограничилось изобличением Налбандяна в «противозаконных сношениях с лондонскими пропагандистами», а индийское наследство власть не интересовало и осталось в стороне как не имеющее никакого касательства ни к следствию, ни к последующему наказанию. Уже после смерти Налбандяна по требованию именитых граждан Нахичевани обстоятельства, связанные с завещанием и его растратой, стали предметом особого расследования. Три года над этим делом бился крупнейший в России следователь по экономическим преступлениям, генерал, действительный тайный советник Михаил Катакази. Но в итоге дело пришлось замять за отсутствием главного фигуранта, его отчётов и объяснений. Город успокоился на том, что в итоге худо-бедно нашлись-таки облигации займа Итальянской республики, которые Налбандян приобрёл на часть полученных в Индии денежных средств, явно в поддержку гарибальдийцев. Этих облигаций и процентов с них хватило на строительство в центре Ростова здания гостиницы, которая поныне называется «Московская», доход с которой все последующие годы шёл на благоустройство Нахичевани.

Остальные суммы – а это, по подсчетам Катакази, около половины – исчезли. Из записных книжек Налбандяна, дошедших до наших дней, видно, что в Париже он получал прибывающие из Индии дополнительные суммы и закупал на них сотнями золотые франки в монетах, но их судьба осталась не разъясненной.

Замеченное нахичеванцами неожиданно резкое обогащение брата Налбандяна, ранее мелкого торговца, его внезапное лидерство в оборотах местной деловой элиты, его обоснование в Ростове с принятием нового имени – Серафим Кузнецов – осталось бездоказательным обывательским подозрением.

Только через пятьдесят лет уже другое поколение нахичеванцев вновь решило обратиться к своим индийским капиталам и отрядило в Калькутту представителя – доктора биологии О. Бедельяна.

И на этот раз повторился судебный процесс в той же крепости Вильям, и было постановлено новое решение о выплатах накопившихся сумм. По возвращении Бедельяна город получил наконец-то полную ясность по всем наследствам индийских армян за более чем вековой период. 

Все последующие годы, вплоть до советских, деньги исправно поступали на особый счёт в Руско-Азиатском банке Ростова и тратились на нужды Нахичевани по особой росписи.

Библиография

• Энциклопедия старого Ростова и Нахичевани-на-Дону. Том 1.
• http://www.province.ru/newspapers/img/12/22(286)/text
• ИНДИЙСКОЕ НАСЛЕДСТВО